Это случилось, когда я служил в Индии — в неспокойное время, когда происходили и мятежи, и убийства. В моем полку был маленький горнист. Я часто говорил ему, что он слишком хрупкий и нежный для той жизни, которую ему приходилось вести. Но он был рожден в полку, и мы должны были сделать из него человека. Его отец, очень храбрый человек, был убит в бою; его мать, сердце которой было разбито, совсем опустилась и, спустя шесть месяцев, умерла. Около двух лет спустя, когда Вилли Холту было четырнадцать, полк расположился на стоянке в нескольких милях от лагеря. Однажды утром мне доложили о серьезном нарушении дисциплины. В процессе разбирательства выяснилось, что следы этого отвратительного поступка ведут к людям, жившим в той самой палатке, где жил и Вилли Холт, и двое из них были самыми худшими типами в полку. Все они были немедленно арестованы военным судом и допрашиваемы до тех пор, пока не набралось достаточно показаний против одного из них. Никто не хо¬тел сознаваться в том, что виновен; и, наконец, я сказал: «Мы все слышали достаточно, чтобы быть уверенными, что виновником подлого поступка, совершенного вчера вечером, является один из находящихся перед нами, — затем, повернувшись к арестованным, добавил, — если один из вас, находившийся прошлой ночью в палатке номер четыре, выйдет вперед и примет наказание как мужчина, остальные будут отпущены на свободу; если же нет — не остается другого выхода, как наказать всех — каждый по очереди получит десять ударов плетью». В последующие две минуты воцарилась мертвая тишина; затем из середины арестантов, среди которых его тонкая фигура была почти незаметна, вперед вышел Вилли Холт. Он остановился в паре метров от того места, где сидел я. Его лицо было бледным; решительное и целеустремленное выражение застыло на его лице, а его уверенный взгляд встретился с моим, открыто и прямо. «Полковник, — сказал он, — вы обещали, что, если один из находившихся в палатке номер четыре прошлой ночью согласится принять наказание, остальные будут отпущены безнаказанными. Я готов, сэр. Могу ли я принять наказание прямо сейчас?» На мгновение я онемел: настолько это меня удивило. Затем, в порыве гнева и отвращения, я повернулся к арестованным: «Среди вас есть хоть один, достойный называться мужчиной? Неужели вы все такие трусы, что позволите этому пареньку расплачиваться за ваши мерзкие поступки? Ведь вы не хуже меня знаете, что он не виноват». Но они стояли мрачные и молчаливые. Я повернулся к Вилли, чьи терпеливые, просящие глаза были устремлены на мое лицо, и никогда в своей жизни я больше не оказывался в такой ситуации. Я знал, что слово мое должно было быть сдержано, и паренек это тоже знал, поэтому он снова повторил: «Я готов, сэр». С болью в сердце я отдал приказ, и его увели на экзекуцию. Он стоял храбро, с открытой спиной, когда последовали один, два, три удара. С четвертым слабый стон сорвался с его губ, затем, когда последовал пятый удар, хриплый крик раздался в группе заключенных, которых заставили смотреть на эту сцену. И одним прыжком Джим Сайке, паршивая овца всего полка, схватил плеть, и подавленным, задыхающимся голосом закричал: «Остановите это, полковник, остановите и привяжите меня вместо него! Он не делал этого, это сделал я!» — и с искаженным мукой лицом он обнял мальчика. Слабый, почти утративший дар речи, Холт поднял глаза на его лицо и улыбнулся — да, улыбнулся. «Нет, Джим, — прошептал он, — теперь ты свободен; слово полковника — закон». Его голова упала на подбородок — он потерял сознание. На следующий день, по дороге в палаточный госпиталь, где лежал паренек, я встретил доктора. «Как мальчик?» — спросил я его. «Он угасает, полковник», — сказал он быстро. «Что?!» — закричал я, онемев от ужаса. «Да, вчерашний шок был чем-то большим, чем его силы могли выдержать. Я знал это на протяжении нескольких месяцев, это было лишь вопросом времени, — добавил он, — и это событие только ускорило его ход». Затем он мрачно воскликнул: «Для небес он больше подходит, чем для земли». Приглушенный ропот донесся из дальнего угла палатки, и зрелище, которое представилось моим глазам, я не забуду никогда. Умирающий Вилли лежал, опершись на подушки, и над ним, наполовину стоя на коленях, наполовину сидя, находился Джим Сайке. Перемена в лице мальчика потрясла меня; оно было смертельно бледным, но его большие глаза сияли удивительным, странным светом. В это время человек на коленях поднял голову, и я увидел капли пота, выступившие у него на лбу, когда он прерывисто проговорил: «Зачем ты это сделал, парень? Зачем?» — «Потому, что я хотел принять это вместо тебя, Джим, — ответил слабый голос. — Я думал, что если я сделаю так, это поможет тебе понять, почему Христос умер за тебя». — «Почему Христос умер за меня?» — «Да, он умер за тебя, потому что он любил тебя, как я люблю, Джим; только он любил тебя больше. Я пострадал только за один грех, а Господь Иисус Христос принял наказание за все когда-либо совершенные грехи. Это наказание за все твои грехи, Джим, было смертью, — и Он умер за тебя». — «У Христа нет ничего общего с таким, как я, парень. Я один из самых худших, и ты должен бы знать это». — «Но он умер для того, чтобы спасти «плохих» людей — в основном, их. Он сказал: «Я пришел не за праведными, но за грешниками, Джим, — умолял голос. — Неужели Он умер напрасно? Он пролил свою драгоценную живительную кровь за тебя. Он стучит; позволишь ли ты Ему войти? О! Ты должен — тогда мы встретимся снова». Голос мальчика прервался, но он положил свою руку на склоненную голову мужчины. Единственным ответом был подавленный всхлип, и затем на несколько минут наступила тишина. Это взволновало меня. Когда-то давным-давно я уже слышал такое. Воспоминания о матери, которую я боготворил, выплыли из давнего прошлого, и эти слова показались мне отголоском ее слов. Я не знаю, сколько я стоял там, но очнулся я от хриплого крика мужчины, и затем я увидел, что мальчик без сознания откинулся на подушки. Несколько сердечных капель привели его в чувство. Он открыл глаза, но они были тусклыми, почти невидящими. «Спой мне, мама, — прошептал он, — «Жемчужные Ворота» — я так устал». Странно, но слова внезапно всплыли у меня в памяти. Я часто слышал их в туманном прошлом. И я поймал себя на том, что тихо повторяю их умирающему мальчику:
Пусть дорога эта очень крута,
По ней трудно идти и легко заблудиться
В Божий Город Небесный —
К Жемчужным Вратам она приведет,
Когда путь завершиться. И когда последние слова замерли у меня на губах, глаза его засияли, и благодарно встретились с моими. «Спасибо вам, полковник, — медленно прошептал он, — Я скоро буду там». Его тон, полный радостной уверенности, казался таким странным, что я невольно промолвил: «Где?» С улыбкой, он ответил: «На Небесах, конечно, полковник. Перекличка уже прозвучала для меня, и ворота открыты, а цена заплачена». Затем он тихо, мечтательно повторил: Таким, как я есть, нет места мольбе,
Потому что Ты кровь Свою пролил за нас,
О, Агнец Божий, иду я к Тебе,
Ты велишь мне предстать перед Тобою сейчас. Сайке пришел, пришел и я, придешь ли ты?
Генерал Хардресс
В Мой Мир
|
